Затворник из горной твердыни [= Человек в высоком замке] - Филип Дик

И все же, даже если кто-то один в состоянии найти свою дорогу… это означает, что выход существует. Даже если мне лично не удастся его достичь.

Завидую я ему.

Круто развернувшись, Тагоми направился назад, в покинутый им только что магазин. У дверей стоял Чилдэн, внимательно за ним наблюдая. Он так до сих пор и не вернулся в магазин.

— Сэр, — произнес Тагоми, — я куплю один и этих предметов, любой по вашему усмотрению. Нет у меня веры, но в настоящее время я рад схватиться и за соломинку. — Он прошел вслед за мистером Чилдэном еще раз вглубь магазина, к застекленной витрине. — Я не верю. Но я унесу с собой этот предмет, время от времени стану регулярно на него поглядывать. Например, по разу каждый день. Если через два месяца я так и не увижу…

— Вы сможете всегда мне его вернуть за полную стоимость, — произнес Чилдэн.

— Спасибо, — согласился Тагоми. Теперь он чувствовал себя получше. Иногда нужно попробовать все, что угодно, решил он. В этом нет ничего постыдного. Наоборот, это признак мудрости, распознание ситуации.

— Вот это успокоит вас, — сказал Чилдэн. Он предложил маленький серебряный треугольничек, украшенный полыми капельками. Черными внизу, ярко-сверкающими, наполненными светом вверху.

— Благодарю вас, — ответил Тагоми.

* * *

Наняв велокэб, Тагоми добрался до Портмуд-сквера, небольшого открытого парка на косогоре над Кэрни-стрит, прямо напротив расположенного по другую сторону улицы полицейского участка, присел на скамейку на солнышке. По мощеным дорожкам в поисках пищи бродили голуби. На других скамейках плохо одетые люди читали газеты или просто дремали. Некоторые лежали прямо на траве, чуть ли не спали.

Вынув из кармана небольшую фирменную картонку магазина Чилдэна, Тагоми сидел какое-то время, держа ее в руках, как бы пытаясь ее отогреть. Затем, вскрыв картонку, он извлек из нее свое новое приобретение, чтобы пристально изучить его здесь, в уединении небольшого парка, образованного травянистыми газонами и дорожками между ними, места, облюбованного пожилыми людьми.

В руках он держал аккуратную серебряную безделушку. От ее полированных поверхностей ярко отражалось полуденное солнце, как от вогнутого увеличительного зеркала Джека Армстронга, собирающего все попадающие в него лучи. Или — он снова бросил на нее испытующий взгляд — это, как говорят брамины, «ом», то есть то место, куда увлекается все, что имеется вокруг. По крайней мере, размеры и форма безделушки позволяли сделать подобное суждение. После этого, проникнувшись сознанием исполненного долга, тщательно продолжал рассматривать эту штуковину.

Сбудется ли предположение мистера Чилдэна? Прошло пять минут. Десять. Сидеть дальше стало невмоготу. Время, увы, заставляет нас торопиться, тем самым обманывая и себя, и его. Ну что стоит еще подержать в руках эту вещицу немного, а вдруг все-таки удастся проникнуть в ее сокровенный смысл?

Прости меня, подумал Тагоми, обращаясь к безделушке. Время всегда вынуждает нас в конце концов что-то предпринимать. Вздохнув огорченно, он начал укладывать треугольник в картонку. Один последний, исполненный надежды взгляд — и он еще раз сосредоточил все свое внимание на серебряной безделице. Как ребенок, мелькнуло у него в голове. Изображаю простодушную веру в чудо. Когда загадав что-нибудь, прижимал к уху найденную на берегу моря раковину.

Здесь вместо уха он прибегнул к помощи глаз. Ну, войди же в меня и скажи, что же все-таки произошло, что оно означает, почему так случилось. Открой понимание, сконцентрированное в этой одной конечных размеров штучке.

Слишком много спрашиваешь, оттого ничего и не получаешь в ответ.

— Послушай, — шепотом обратился он к безделушке, — ты же ведь продана с гарантией. Это многое обещает.

Что если я потрясу ее яростно, как старые, не желающие идти часы? Он так и сделал, вверх, вниз, еще раз. Как трясут кости в ладони перед решающим броском. Чтобы разбудить божество внутри, которое, может быть, задремало. Или куда-то отлучилось, гоняясь за кем-то. Сжав серебряный треугольник в кулаке, Тагоми неистово потряс его; вверх-вниз, вверх-вниз, все громче взывая к этому непослушному божеству. Затем снова тщательно обследовал безделушку.

Да ведь ты пуста, эта крохотная штуковинка, подумал он.

Ну-ка, потрогай ее, сказал он себе. Расшевели. Устраши.

— Моему терпению приходит конец, — сказал он шепотом.

А что потом? Швырнуть в сточную канаву? Давай подышим на тебя, встряхнем, еще раз подышим. Ты принесешь мне выигрыш в этой игре или нет?

Тут он не выдержал и рассмеялся. Он же ведет себя просто как какой-то болван, здесь, на подогретой солнцем скамье. Спектакль для всех проходящих мимо. Он виновато осмотрелся. Нет, никто не видит этого. Старики мирно посапывают. На душе в какой-то мере стало легче.

Я уже испробовал все, подумал Тагоми. Умолял, смиренно созерцал, угрожал, наконец, каких только догадок не строил. Что еще можно сделать?

Ну что, вот так здесь и оставаться? Этого я никак не могу себе позволить. Хотя такая возможность не исключена в будущем. Но, с другой стороны, подобная благоприятная возможность больше уже просто не может выпасть. Разве не так? Я чувствую, что именно так оно и есть.

Когда я был ребенком, то и мыслил, как ребенок. Но теперь я уже давно расстался со всем, что свойственно детству. И теперь должен искать поддержку совершенно другими способами. К этой вещице нужен совсем иной подход.

Подход научный. Подвергнуть исчерпывающему логическому анализу каждый аспект. Систематически, прибегнув к традиционному исследовательскому методу, опирающемуся на аристотелеву логику.

Он заткнул пальцем правое ухо, чтобы не слышать шума уличного движения и других отвлекающих внимание звуков. Затем плотно приложил серебряный треугольник, как морскую раковину, к своему левому уху.

Никаких звуков. Ни шума воображаемого океана, в действительности внутренних звуков, сопровождающих ток крови в сосудах — ни даже этого.

Тогда какое другое чувство может способствовать постижению тайны, заключенной в этой безделице? От слуха, очевидно, нет ни малейшей пользы. Тагоми закрыл глаза и стал прощупывать кончиками пальцев каждый кусочек поверхности треугольника. От осязания тоже никакого толка — пальцы ему ни о чем не говорили. Запах. Он поднес серебро как можно ближе к ноздрям и глубоко вдохнул. Слабый, типично металлический запах, ничего собой не выражающий сокровенного. Вкус. Открыв рот, он украдкой притронулся языком к серебряному треугольнику, просунул его между зубами, как бисквит, но, разумеется, не стал жевать. Тоже никакого внутреннего значения обнаружить ему не удалось, только горький привкус холодного, твердого вещества.

Он снова разложил треугольник у себя на ладони.

Вот только теперь наконец можно воспользоваться и зрением. Высшим из всех органов чувств. По шкале главенства, которой придерживались древние греки. Он вертел в руках безделушку, обозревая ее со всех точек.

Что я вижу в результате усердного терпеливого изучения? Спросил он у себя. В чем ключ к истине, которую скрывает от меня этот предмет? Поддайся, раскройся, упрашивал он серебряный треугольник. Поведай мне свою волшебную тайну.

Как лягушка, извлеченная из глубины пруда, подумал он. Зажатая в кулаке. Которой велено назвать то, что лежит внизу, в водной бездне. Зажатая в кулаке. Которой велено назвать то, что лежит внизу, в водяной бездне. Но здесь лягушке не до смеха, здесь ей не оправдать возлагаемых на нее надежд. Она просто задыхается, превращаясь в камень или глину. В нечто неодушевленное. Став снова неподатливой субстанцией: свойственной ее миру безумия.

Металл, извлеченный из земли, рассуждал Тагоми, продолжая внимательно разглядывать серебряный треугольник. Из глубины стихии, что расположена под всеми остальными, что плотнее всех. Из той стихии, где в пещерах обитают тролли, где затхлая сырость и полный мрак. Из мира «иня» в его наиболее темном аспекте. Мира трупов, гниения, мира, куда уходят испражнения. Все, что уже отжило, отмерло, и теперь осаждается там, внизу, и разлагается, один слой под другим. Демонический мир неизменного. Времени — которое было.

Но, тем не менее, при ярком свете солнца серебряный треугольник сверкает всеми красками. Он отражает свет. Огонь, подумал Тагоми. Он вообще совсем не мокрый или темный предмет. И не тяжелый, как бы уставший, но пульсирующий жизнью. Он скорее присущ высокой стихии, аспекту «яня» — небесам, эфиру. Как и подобает произведению искусства. Да, это работа художника — извлечь кусок инертного вещества из темной, безмолвной земли и придать ему такую форму, чтобы он засверкал, отражая небесный свет, воскрешая к жизни мертвое. Устраивая красочный парад трупов — это прошлое пролагает дорогу будущему.

Тело из «иня», душа из «яня». Сочетание металла и огня. Внешнего и внутреннего. Целый микрокосм у меня на ладони.